ИСПОВЕДЬ СМЕРТНИКА. Часть 3: «Знаешь, сегодня день чудес»

Как пройти испытание, когда на кону твоя жизнь? Как оставаться сильным, когда сил уже не осталось? Об этом  и о многом другом Голтис расскажет вам в заключительной части своего интервью «Исповедь смертника».

С предыдущими частями интервью вы можете ознакомиться по ссылкам:

Ссылка на первую часть
Ссылка на вторую часть

ИСПОВЕДЬ СМЕРТНИКА

Часть 3: «Знаешь, сегодня день чудес»

И вот наступила та самая ночь. Я заснул…

И конечно, сон твой в очередной раз оказался вещим?

Точно. Это у меня способ общения с Миром такой — «сновидение».

И о чем был твой сон на этот раз?

О том, что, вопреки всему: здравому смыслу, логике событий, даже вопреки законам военного времени ситуация изменится. И знаком моего спасения должна стать птица.

Какая птица? У вас ведь там, ты говоришь, даже отдушины не было, не то чтобы окошка. Откуда птица?

А вот слушайте дальше.

Проходит день и вдруг нас почему-то решают вывести на прогулку в крохотный тюремный дворик. Наверное, чтобы перед очередной серией допросов мы воздухом свежим подышали, сил поднабрались. Ведь если человек ослаблен, мучить его неудобно — то и дело сознание теряет. Провели нас по коридорам: масса переходов, двери железные громыхают — лабиринт самый настоящий.

Еще и глаза завязаны. Наконец, вышли на свежий воздух. Снимают повязки с глаз — и я вижу над тюремным забором кроны деревьев, клочок синего неба, лучи солнечные. Я не могу передать словами, что почувствовал в тот момент. Я ведь и так без ума влюблен в природу, солнце, небо, свободу. А тут еще после ямы, после конуры без воздуха! Такое умиротворение внутри вдруг установилось — тишина абсолютная, и ровный свободный покой. Это даже больше, чем ощущение счастья.

Ходим по кругу, я тихонько молюсь Господу, благодарю Его за то, что дал мне возможность перед смертью увидеть хотя бы частицу этого мира — мира, который я так люблю. И вдруг вижу, летит горлица — голубь дикий. Начинает над нами кружиться и курлыкать — словно весть какую хочет передать. Я тут же сон свой недавний вспомнил и сообразил: вот оно — знамение! И такая радость меня охватила! Я ведь горлиц люблю очень — хорошие птицы, добрые. В Карпатах часто ко мне прилетали, курлыкали. У меня с ними старая дружба. И я понял, что нужно готовиться — скоро ситуация начнет меняться, и это будет уже не очередная проделка демона, а самая что ни есть настоящая десница Господня. И мне уже сделалось все равно, что там меня впереди ожидает: смерть, истязания тела, души — все это уже не имело значения.

И в ночь того же дня снится мне сон. Еще один вещий сон, который вообще стал кульминацией всей моей иранской тюремной эпопеи.

Снится мне светлое облачко — то самое, которое приходило когда-то в детстве. И оно говорит: «Голтис, сегодня произойдет чудо, но ты должен произнести слова, которые закрыты в твоем сердце. Тебе необходимо раскрыть сердце и рассказать на допросе все то, что ты чувствуешь по отношению к этим людям, по отношению к этой религии, по отношению к этой стране. Просто открой сердце и говори голосом своего сердца». И приходит ко мне во сне текст — целая речь минут на сорок. Я понимаю, что именно ее должен буду воспроизвести. Но понимаю также и то, что текст речи — не просто слова, а целый поток истины. И чтобы ее восприняли с учетом информации, спрятанной в интонации, в настрое, нужен очень точный перевод . Я своему Ангелу-облачку говорю: «Для того чтобы это все передать, потребуется правильный складный перевод. А меня допрашивают мужики, которые двух слов по-русски связать не могут». И приходит мне в ответ информация, что с переводчиком все сложится как нельзя лучше. Будет девушка, которая все переведет в точности, а главное — душевно, от всего сердца. Главное — раскрыть сердце и добыть оттуда текст.

Утром просыпаюсь, рассказываю сокамерникам о своем сне. И они все, как один, вдохновились, говорят: «Голтис, быстро записывай речь свою!» Стали в дверь стучать, попросили охранника, чтобы принес бумагу и ручку. Тот куда-то сбегал, принес огрызок карандаша и клочок бумажки. Я вижу, что на нем даже тезисно ничего записать мне не удастся. И чувствую, как уходит информация, прячется куда-то, забываю я речь, и ничего не могу поделать, так как даже ниточка, связывающая меня с моей речью — и та растворяется… Тут открывается дверь и меня вызывают на допрос.

Это — начало сюжетной кульминации, да?

Еще нет. Повязка на глазах, ведут по коридорам, вводят в допросную комнату, ставят на колени лицом к стене. Это — стандартная процедура. И тут я слышу за спиной незнакомые голоса. Разговаривают трое мужчин — раньше ни один из них меня не допрашивал. Голоса мужественные и, судя по выговору, принадлежат людям значительно более интеллигентным, чем те офицеры, с которыми мне приходилось общаться прежде. Я не знаю языка и не понимаю, о чем они говорят.

Но голоса — очень «правильные», голоса истинных воинов, голоса мужественных людей, с которыми я могу прямо общаться «от сердца к сердцу». Они понравились мне — с первого услышанного мною звука. Однако до общения еще далеко: ведь я для них пока что американский шпион, враг. А такие люди с врагами не церемонятся, и ни на какое компромиссное общение не пойдут. В то же время я понимал, что это как раз и есть «тройка» — то, что заменяет здесь суд — эти люди призваны решить мою судьбу, и их решение будет окончательным. Я должен заставить их выслушать меня. Но как? И тут они обращаются ко мне через переводчика: я слышу приятный молодой женский голос и идеально чистый русский язык. У меня буквально сердце замерло. 

Девушка-переводчик! Та, о которой предупреждал мой Ангел-хранитель! И я говорю: «Девушка, мне тебя послал сам Господь. Я видел сон, мне необходимо произнести свою решающую речь, она займет минут сорок, но они должны ее выслушать, потому что я буду говорить из глубины своего сердца и обращаться буду к их сердцам, ведь я им не враг, хотя они меня таковым и считают». Тут иранцы раздраженно вмешались, на своем языке начали требовать от нее, чтобы она прекратила со мной общаться, а только переводила их вопросы и мои ответы. Она перевела им то, что я сказал. Я почувствовал, как еще более усилилось их раздражение. «Какая речь?! Какие сорок минут?! Мы задаем вопросы — он отвечает!» Тогда я сказал, что отлично понимаю их отношение ко мне, понимаю, что нарушил закон, и готов понести наказание. Я сказал, что готов к смерти и самой смерти не боюсь. Но есть закон, который превыше всех других человеческих законов, который одинаково действует всегда и везде независимо от политической системы, религии, нации. Этот закон — закон совести. И мое обращение — обращение к ним не от меня лично, но от лица именно этого самого высшего человеческого закона. Поэтому я прошу их выслушать меня. Не важно, каков будет их приговор для меня лично, однако ведь могут быть и другие люди, которые окажутся на моем месте: такие же, как я — те, кто не собирается причинять зло народу Ирана, кто считает всех людей братьями и желает их стране лишь могущества и процветания. И если они выслушают меня сейчас, то, возможно, в будущем смогут лучше различать врагов и честных людей.
И я начал говорить. Слова, которые, вроде бы, забылись, сами собой полились из моего сердца. Судьи замолчали — это был монолог. Я говорил, девушка переводила.

Прошло минут сорок. Я сказал все и замолчал. Они тоже не произносили ни слова. Несколько минут гробового молчания. А когда они стали обсуждать между собой то, что я сказал, я вдруг услышал, что голоса их утратили свою жесткость. Девушка вообще расплакалась и, всхлипывая, сказала: «Голтис, вроде бы, все хорошо».

Минут пять они совещались. Потом один из них, наверное, старший по званию, заговорил. Девушка переводила: «Голтис, ты знаешь, произошло чудо. Твои слова произвели переворот в наши душах и в наших сердцах. Мы не будем говорить много слов. Ты свободен». Девушка после того, как перевела эти слова, просто разрыдалась. А они говорят: «Голтис, иди в камеру, возьми вещи, попрощайся с друзьями. Мы ждем тебя для последнего слова». И я слышу, что плачет не только девушка, их голоса. Голоса этих мужественных людей, высоких чинов госбезопасности перманентно воюющей страны тоже дрожат.

Ты пришел в камеру, сказал, что тебя отпускают. Каково другим узникам было такое услышать — им-то ведь предстояло там остаться и погибнуть? Тяжело, наверное, новость пережили. Кто-то, наверное, в депрессию впал, кто-то — обозлился. А кто-то завидовал. Да?

А вот теперь — кульминация сюжета.

Итак, проводят меня по коридорам, открывается дверь камеры. Это как раз и был тот самый заветный миг, ради которого вся история со мною и приключилась. Самое мощное переживание в моей жизни. Снимаю с глаз повязку и вижу — двенадцать пар сияющих радостью глаз. Они все поняли: и то, что я вспомнил свой текст и то, что меня выслушали, и даже то, что судьи не только не приговорили меня к смерти, но и признали полностью невиновным. Пять минут молчания, взгляды глаза в глаза. Я заглянул в душу каждого из двенадцати — и везде прочел только одно: неуемную радость по поводу моего избавления. Ни единого даже малейшего намека на депрессию, злость, зависть. Представляете, каждый из них был обречен на мучительную смерть. Завтра, послезавтра, через неделю, через месяц — всех их ждали руки палача. Каждый знал, что пощады не будет. И каждый радовался, как ребенок, моему спасению — спасению совсем чужого человека, иноверца!

Не то, чтобы зависти, даже тени сожаления не было во взгляде ни у одного из них! Я это видел — вот за что я безмерно благодарен Господу. Именно в тот миг я понял, что на самом деле есть истина жизни, истина Пути Сердца. Истина самоотречения и любви, которых ждет от нас Бог. И я не сдержался, из моих глаз потекли слезы. А они подумали, что им померещилось, что на самом деле все наоборот, и я по-прежнему обречен точно так же, как они. На лица всех двенадцати упала тень жуткого разочарования и  неподдельного ужаса. Я понял, что и это — тоже совершенно искренне. Они о чем-то быстро заговорили между собой, а потом спросили у того, кто владел английским: «Голтис — он что, не вспомнил?! Он не свободен?! Почему он плачет?!» Тот перевел вопрос. Я ответил: «Со мной все нормально, братья, я свободен. Но как я могу радоваться, зная, что вы остаетесь здесь? Я увидел в ваших душах высшее откровение жизни — радость по поводу спасения чужого человека, иноверца — и это в то время, когда все вы обречены. Вот что омрачает радость моего избавления». И тут снова — всплеск радостного веселья. Они начали меня обнимать, трясти, если бы не было потолка — наверняка стали бы качать. Это было чудо, высшее духовное откровение! Им было в тот момент наплевать на их собственную судьбу, каждый из них радовался моему спасению, как своему собственному! Ну, и, разумеется, быстренько начали вытаскивать из загашников все, что было вкусненького, и принялись уговаривать меня поесть, отметить с ними мое чудесное избавление. Но я говорю, что нельзя мне на девятый день сухого голодания есть — если поем, то свобода мне уже не понадобится. Так, чуть-чуть какого-то сухофрукта пожевал и выплюнул… Они согласились, что и правда — нельзя. Разве ради того мне избавление вышло, чтобы я от заворота кишок загнулся? Стали прощаться. И я услышал слова, которых никогда не забуду: «Голтис, ты знаешь, твой Бог оказался сильнее нашего, так помолись Ему за спасение наших душ». Я пообещал. Постучал в дверь. Мне завязали глаза. Вывели из камеры. Провели по коридорам. Заводят в комнату, снимают повязку.

На столе — деньги. Говорят: «Вот, Голтис, все деньги, которые были у тебя в момент задержания. Пересчитай». Я говорю: «Да Бог с ними, с деньгами, вы мне жизнь подарили и свободу. Деньги себе оставьте». «Нет, — говорят, — так не пойдет, закон есть закон — пересчитай и забирай. Нам твои деньги не нужны». В-общем, заставили-таки меня деньги пересчитать — ни один доллар не пропал, все вернули полностью. Говорят: «Машину твою мы разобрали всю до последнего винтика, все обыскали. Вот ключи — проверь исправность автомобиля и наличие всех подарков, которые в машине лежали». А там их больше сотни было. Ничто не пропало. «Вот, — говорят, — твоя камера, фотоаппарат». Больше всего меня поразило знаете что? Вместо конфискованной кассеты с записью они выдали мне точно такую же — чистую, в заводской упаковке. Специально в Мешхеде купили в магазине. Вот так.

А ведь могли забрать все. Меня, как шпиона, к стенке, машину конфисковать в пользу ведомства госбезопасности, деньги поделить. Им еще бы премии выдали и по службе благодарность объявили бы. А может, и повысили бы в званиях. Вот вам и мусульмане. Раскрыли сердца свои перед иноверцем, которого врагом считали, поверили — и поступили по правде.

И вот, когда мы уже с ними прощались, я говорю: «Уважаемые, еще пару слов позвольте? Много времени вашего не отниму, но сказать должен. Говорить буду от сердца — поверьте мне еще раз, как поверили пару часов назад». И я стал кратко рассказывать им истории всех двенадцати сокамерников. Минут  двадцать рассказывал. Они выслушали, посовещались немного и говорят: «Знаешь, сегодня день чудес. Второе чудо случилось — мы даем тебе слово Шариата, что никто из твоих друзей не будет казнен. Мы пересмотрим все дела. Кого-то отпустим, кому-то придется срок отсидеть, но в живых останутся все двенадцать. Мы все поняли». Я им поверил — они говорили искренне. Такие люди слов на ветер не бросают. Я видел их глаза. Жаль только — не видел я того, что творилось в камере, когда узникам объявили о помиловании.

Все что ли?

Почти, но не совсем. Сажусь в джип, по компасу еду. Ориентироваться по их дорожным знакам невозможно — выставил азимут, пробираюсь по Мешхеду в направлении Серахса. И в зеркало поглядываю: за мной «хвост». Ну, это естественно — решили меня немного «проводить». И тут я вижу, что сейчас у меня закончится бензин. Денег иранских нет. Доллары поменять по закону я могу только в банке. Расплачиваться за товары и услуги валютой — опять угодить туда, откуда только что выбрался. А «хвост» не отстает. Не было бы его — расплатился бы валютой — там ее охотно принимают, хоть и наказуемое это дело. Пять лет тюрьмы за расчет в валюте или обменные операции между частными лицами. А банки все закрыты — вторая половина дня уже. Понимаю: придется ночевать в Мешхеде — ждать завтрашнего дня, чтобы деньги «по-правильному» обменять и заправиться. Абсурд! Ну как я теперь — после всего, что произошло — могу такое вытерпеть? Никак не могу.  Подъезжаю к заправке — прошу залить полный бак, даю десять долларов — но так, чтобы человека не подставить — говорю: «Аккуратно, за мной хвост». Он быстро прячет деньги, кивает, наливает полный бак — все прошло гладко, парни из машин сопровождения  ничего не заметили.

Слушай, видеокамеру они тебе отдали, отснятую пленку заменили. А фотоаппарат? И то, что ты нелегально снимал в Бендер-Аббасе?

Пленки, которые я в Бендер-Аббасе снимал, они проявили. Говорили: «Голтис, это ведь компромат на нашу страну, так ведь?» Я им ответил, что снимал для себя, а вовсе не для публикации. «Вы же, — говорю, — видели мое кино — там все о красоте вашей страны». Короче, закрыли они на мои фото-опусы глаза.

В общем, заправился, купил за доллар ящик цитрусовых, пробрался сквозь путаницу улиц, выехал за город. Смотрю — «хвост» отстал. За городскую черту меня вывели, развернулись и уехали. На закате остановился на том месте, где меня арестовали, посмотрел на солнышко и отправился в Серахс.

Ребята тебя там все еще ждали?

Разумеется. Сказали, что будут ждать — и ждали. Это не те люди, которые говорят и не делают. В Серахсе возле гостиницы стояли их машины. Я спросил у служителя, в каком номере парни остановились. Подхожу к двери, слышу — бу-бу-бу — разговаривают. Слов не разобрать, но голоса грустные-прегрустные. Я захожу — и тут история заканчивается…
 
Прочтя интервью Голтиса «Исповедь Смертника» каждый найдет в нем что-то свое. Какие бы испытания ни выпали на вашу долю, помните: безвыходных ситуаций не бывает, если ваше сердце открыто, а душа чиста. Храни вас Бог.

Ссылки на предыдущие части:

Ссылка на первую часть
Ссылка на вторую часть